Из книги И.Ш.Шифмана "Набатейское государство и его культура".
Хотя источники в общем единодушно говорят об арабском происхождении набатеев (ср. Diod., 2, 28; I: “арабы, которых называют набатеями”; Иосиф Флавий систематически чередует этниконы “набатеи” и “арабы”; только Страбон (760) считает набатеев идумеями, вероятно, потому, что набатеи занимали территории, ранее принадлежавшие идумеям), дошедшие до нас набатейские документы составлены на арамейском языке. Последнее обстоятельство могло бы свидетельствовать о забвении в набатейском обществе собственно арабского языка, если бы не имена собственные и некоторые специфически арабские выражения в надписях. Они показывают, что именно арабский язык служил здесь, по крайней мере, у части населения, средством устного общения; они дают возможность, далее, выявить некоторые характерные его черты в I – III вв. н.э., т.е. в период, когда он не засвидетельствован каким-либо другим источником.
К сожалению, объем сведений, которые могут быть извлечены из дошедшего до нас материала, крайне ограничен. Он определяется, во-первых, тем фактом, что набатеи пользовались арамейским письмом, не отражавшим, по-видимому, с достаточной точностью фонемный состав арабского языка (здесь нет специальных знаков для обозначения гайна (ġ), а также ряда эмфатических и щелинных звуков, имеющихся в арабском языке классического периода; неясно далее, соответствует ли известное нам арамейское произношение некоторых знаков тому, как их читали набатеи); кроме того, арамейское письмо было плохо приспособлено для передачи гласных звуков, и поэтому модели, по которым строились отдельные типы слов, не всегда поддаются реконструкции. Объем этот определяется, во-вторых, спецификой самого материала: в собственных именах, как правило, теофорных сохранилось до наших дней очень немного слов, связанных с определенной сферой общественной жизни – религиозной – и характеризующих взаимоотношения человека с богом; этим же определяется и набор известных нам грамматических моделей. Наконец, приходится иметь ввиду и возможность того, что в текстах могли быть слова и обороты, общие как для арамейского, так и для арабского языка; не исключено, что в ряде случаев мы читаем по-арамейски то, что следовало бы читать по-арабски. Таким образом, наши представления оказываются далеко не полными, хотя в целом то, что удается извлечь, не лишено интереса для лингвиста, изучающего историю семитских языков.
В области фонетики обращает на себя внимание чередование звуков n и l, например, mnkw в набатейских документов и mlkw – Малику, ṣnm (JS, 159) и ṣlm – “статуя”.
Безусловно арабским является сохраненный в многочисленных собственных именах артикль ʔl (ʔal): например, в сочетаниях ʔlʔḥršw - “немой” (ср. арабское ʔaḫrasu), ʔlʔwytyw “авитиец”, ʔlmbqrw (греческая передача: Αλμοβακκερου) – жрец, определяющий доброкачественность жертвоприношений (?) (корень bqr – “рассматривать, изучать”; класс. араб. rqb), ʔlqynw (варианты: ʔlqyn и ʔlqyny) – “кузнец” и т.д. Артикль встречается с топонимами (например, ʔlḥgrw – Хегра), а также в ряде случаев и со словами, по-видимому общими для арамейского и арабского языков: ʔlqbrw – “мавзолей”, ʔlʔtr – “место”.
Как известно, в классическом арабском языке произношение артикля имеет свои особенности: звуки ʔa здесь произносятся только в начале фразы; в середине, после слова, оканчивающегося на гласный звук, сочетание ʔa выпадает, а l присоединяется к конечному гласному (например, fi-l-kitābi из fī ʔal-kitābi – “в книге”). По-видимому, подобное явление имелось и в набатейском языке. Об этом свидетельствуют такие написания, как grmlhy наряду с обычным grmʔlhy; grmlbʕly наряду с grmʔlbʕly; ʕbdlhy наряду с ʕbdʔlhy, ʕbdlbʕly наряду с ʕbdʔlbʕly. Однако в случае grmlhy латинская передача (в дательном падеже) Garmallae и греческое Γαρμαλβαλος позволяют предполагать в этом случае отпадение гласного окончания слова, предшествующего артиклю (ожидалось *garmu-l-baʕli), которое замещается гласным артикля, присоединенным к последнему согласному); одновременно в артикле выпадает и звук ʔ. В подобных сочетаниях, во всяком случае в сопряженном состоянии, огласовка может быть реконструирована: *garm-al-lāhi, garm-al-baʕli. Очевидно, написания, где отсутствуют ʔ, отражают живое произношение, тогда как написания с ʔ отражают определенную орфографическую норму (или стремление к созданию нормы), которая сохранилась и в классическом арабском правописании.
Наблюдения за артиклем показывают, что арабский язык набатеев был, по-видимому, близок к языку тех арабов, с которыми сталкивался Геродот, сохранивший, как известно, имя арабской богини в форме Αλιλατ (т.е. ʔal-ʔilat – “Богиня”), что позволяет установить и у них форму определенного артикля ʔal. В то же самое время опубликованные И. Рабиновичем [143, 1-9] надписи кедаритов сохранили другое обозначение этой же богини – hn-ʔlt ( т.е. han-ʔilat ); соответственно артикль имел здесь форму han. Таким образом, говорить о языковой близости набатеев и кедаритов не приходится, хотя и не ясно, сталкивался ли Геродот непосредственно с набатеями или другим арабским племенем, язык которого был близок к набатейскому.
Привлекают внимание и окончания набатейских собственных имен. В тех случаях, когда имя состоит из одного слова, оно часто имеет окончание –w, что соответствует, судя по всему, -u. Так, ʔbgrw (ʔabgaru), whbw (wahbu) и т.д. Однако наряду с этим встречаются формы ʔbgr, whb и т.п. без ожидаемого окончания. Очевидно, в первом случае указывается огласовка и, следовательно, арабское окончание собственного имени, тогда как во втором имена фиксируются без огласовки (“неполное написание”). В составных именах, представляющих сочетания типа сопряженного состояния, где одно имя определяется через другое, стоящее в родительном падеже (ср. русск. “голубизна неба”), встречается окончание –y (соответственно - i). Таковы имена ʕbdʔlhy – “раб бога”, ʕbdʔlbʕly “раб Ваала”, whbʔlhy “дар бога” и т.п. Здесь можно было бы усматривать арабское окончание родительного падежа, однако Ж. Кантино представил серьезные возражения против этой точки зрения, сформулированной еще Т. Нельдеке [48, II, 166 – 169].
Ж. Кантино отмечает, что во многих случаях в аналогичной позиции встречаются имена с окончанием –w (-u), а окончание –y (-i) обнаруживается в позиции, где имя явно находится в именительном падеже. Отсюда Ж. Кантино сделал вывод о том, что окончания –w (-u) нельзя связывать с именительным падежом, -y (-i) - с родительным и -ʔ (-a) с винительным падежом.
Наблюдения Ж. Кантино бесспорны. Приведем только два примера. Имя, которое можно перевести “сын кузнеца”, встречается в формах: ʔbnʔlqyn (без окончания), ʔbnʔlqynw (с окончанием –w/u) и ʔbnʔlqyny (с окончанием –y/i). Еще в одном случае (JS, 17), когда перед нами бесспорно арабская фраза why hlkt py ʔlḥgrw (“и она умерла в Хегре”), после предлога py (т.е. fī – “в”) вместо ожидаемой формы родительного следует форма именительного падежа.
В то же время, основываясь на примерах, собранных Ш. Клермон-Ганно, Ж. Кантино отметил, что окончание имен –w должно соответствовать гласному –o (ср. Ουαβω – whbw; Σαβαω – šbʕw). Однако уже приводившееся выше написание Αλμοβακκερου показывает, что окончание –w могло произноситься и как –u; очевидно, в данном случае перед нами варианты произношения одной и той же фонемы. Однако основной вывод Ж. Кантино кажется все же несколько поспешным. Приходится иметь в виду, что в текстах имела место явная арамеизация арабских имен; этим объясняется и отсутствие окончаний, и смешение падежных форм, и параллель –u и –o. Во всяком случае, наличие этих окончаний нуждается в объяснении, которого Ж. Кантино не дает. Наиболее вероятно, что они свидетельствуют о существовании в арабско-набатейском языке склонения имен по следующей (для единственного числа) схеме:
Именительный падеж – u;
Родительный падеж – o;
Винительный падеж – a.
Анализ собственных женских имен, встречающихся в набатейских надписях, показывает, что в разговорной речи сохранялось архаическое окончание женского рода –t: ʔlʔlt – “богиня”; ṣhylt – Цухайлат; ṣymt – Цаймат и т.д. Однако имеются случаи, когда окончание –t заменяется долгим –ā (на письме оно изображается с помощью знака h); например, наряду с написанием имени собственного ʕbṭt (ср. арабское ġibṭat) встречается и ʕbṭh (*ġibṭa). Неясно, сказалось ли в этом случае влияние арамейского языка; тем не менее уже на этой стадии языкового развития можно наблюдать процесс, который в классическом арабском языке также привел к превращению окончания женского рода –at в –a.
Итак, мы можем констатировать, что для арабско-набатейского языка характерны следующие черты. Имя имело два рода – мужской (с нулевым окончанием) и женский (с окончанием –t/*-at и –h/-a), очевидно, не менее двух чисел (засвидетельствовано, правда, только единственное), три падежа и три состояния: неопределенное (по написанию его признаки не могут быть установлены; ясно только отсутствие артикля), определенное (с артиклем ʔal) и сопряженное.
Из характерных моделей образования имени в арабско-набатейском языке должны быть отмечены *ʔaqtalu (ср. ʔṣdq: *ʔaṣdaq – “законный наследник”) – субстантивированная, в данном случае превосходная степень прилагательного, а также *qutaylu (имена типа zbydw – “подарочек”, klybw – “собачка”) – имя уменьшительное. Бесспорно арабско-набатейским является местоимение ʕyr (араб. ġayr) – “другой”.
Система глаголов в арабско-набатейском языке известна еще хуже. В надписи JS, 17 сохранилась только форма совершенного вида действительного залога изъявительного наклонения первой (основной) породы в 3-м лице единственного числа женского рода – hlkt – “умерла”, что позволяет постулировать для данного случая классическую арабскую модель *qatalat. Дошло до нас и причастие страдательного залога первой породы mdkwr – “поминаемый” (модель: maqtūl). Имя mbqrw (обычно с артиклем ʔlmbqrw), которое в греческой надписи CIS, II, 1194 передано, как уже говорилось, Αλμοβακκερου, представляет собой, несомненно, причастие действительного залога второй (интенсивной) породы (модель *muqattilu). Глагол ʔḥrbw – совершенный вид действительного залога изъявительного наклонения четвертой (каузативной) породы в 3-м лице множественного числа мужского рода от корня ḥrb – “разрушать”, “разорять” (модель *ʔaqtalu).
Дошли до нас и некоторые формы восьмой (возвратно-страдательной) породы: несовершенный вид действительного залога единственного числа 3-го лица мужского рода: yztbn (от корня zbn – “продавать”, “быть проданным”) и yztry (от корня zry – “презирать”) (модель: *yuqtatilu), а также причастие действительного залога mqtry (корень qry – “звать”) (модель: *muqtatilu).
Из частиц можно указать на предлоги py (араб. fī) – “в”, ḥšy (араб. ḥāšā) – “кроме”, а также на возгласы печали: bly, wly, lʔ.
В целом приведенный выше материал показывает, что арабско-набатейский язык в общем был близок классическому арабскому литературному языку раннего средневековья. Основные характерные элементы последнего, очевидно, сформировались уже ко времени составления набатейских надписей, т.е. к последним векам до нашей и к первым векам нашей эры.
В целом словарный, или (скажем осторожнее) корневой, фонд языка набатейских надписей – арамейский. Далеко не во всех случаях, учитывая определенную близость арамейского и арабского языков, можно установить, читалось то иное слово по-арамейски или по-арабски. Так, слова ʔb – “отец”, ʔḥ – “брат” имеют одинаковое написание, одно и то же значение и одинаково произносятся на обоих языках. Сочетание знаков npš может быть прочитано по-арамейски (nǝp̄aš) и по-арабски (nafs) без каких-либо изменений в написании; значение слова (“душа”, “памятник”) от этого не изменяется. В передаче арабского син в набатейских надписях наблюдается определенная непоследовательность: так, мы встречаем написания msgydʔ и mšgydʔ - культовое сооружение, имя собственное: šʕdʔlhy и sʕdʔlhy, т.е. арабский син передается при помощи арамейских знаков самех и шин. Не исключена возможность склонения и спряжения арамейских слов на арабский лад.
Обращает на себя внимание существование множества терминов, происходящих из одного и того же корня, которыми обозначались те или иные объекты. Так, понятию “мавзолей”, “гробница” соответствовали следующие производные от корня qbr – “погребать”: qbrʔ (арабизированная форма qbrw), qbrt, mqbrʔ, mqbrtʔ; кроме того, хорошо известно арабское kprʔ в том же значении. Пока нет возможности определить для каждого отдельного случая характерные оттенки значений; тем не менее перед нами- бесспорное свидетельство богатства языка, его исключительных словотворческих возможностей. В набатейских надписях засвидетельствованы арабские слова, введенные в арамейский текст. Среди них термины социальные и юридические (gr – “зависимый”, ʔṣdq – “законный наследник”, nsḥt – “копия”, rhn – “сдавать в аренду”), обозначения племени (ʔl – “племя”), степеней родства (wld – “дети”, "потомство”, ḥlt – “тетка”, nšyb – “тесть” (?)), погребальные термины (gwḥʔ - “могила”, gt – “труп”, ṣryḥʔ - “зал”, šʔlw – “кости”) и т.д. Практически можно утверждать, что арабизмы использовались во всех случаях, когда составитель текста не знал или забывал соответствующее арамейское слово или когда ему казалось, что данное слово – арамейское. Отсюда такие слова, как ʔḥrbw – “разорили”, “опустошили”, gbʔ - “цистерна”, ʔḥr – “будущее”, hlkt – “она умерла”, yʕyr – “изменит”, ytʔlp – “составит”.